Мариенгоф, "Циники":
-- Очень хорошо, что вы являетесь ко мне с цветами. Все мужчины, высуня
язык, бегают по Сухаревке и закупают муку и пшено. Своим возлюбленным они
тоже тащат муку и пшено. Под кроватями из карельской березы, как трупы,
лежат мешки.
Она поставила астры в вазу. Ваза серебристая, высокая, формы -- женской
руки с обрубленной кистью.
Под окнами проехала тяжелая грузовая машина. Сосредоточенные солдаты
перевозили каких-то людей, похожих на поломанную старую дачную мебель.
-- Знаете, Ольга...
Я коснулся ее пальцев.
-- ...после нашего "социалистического" переворота я пришел к выводу,
что русский народ не окончательно лишен юмора.
Ольга подошла к округлому зеркалу в кружевах позолоченной рамы.
-- А как вы думаете, Владимир...
Она взглянула в зеркало.
-- ...может случиться, что в Москве нельзя будет достать французской
краски для губ?
Она взяла со столика золотой герленовский карандашик:
-- Как же тогда жить?
Читать -- ах, как очаровательно эта книженция тыкает носом в узость кругозора! -- конешно же. Книга про тех, кто не относится серьезно к планете: кого по четвергам не полнит юбка, кому не завидно от соседского нового кафеля в горошек в ванной, кому неверная жена по вечерам, стоя под дверью шепчет: "Ах, Владимир, как только изопьте до конца чашу наслаждения с любовницей, приходите в кабинет, почитаем стихи импрессионистов". И все хорошо, если бы не было так грустно. Трогает.